Жорж Клотц - Доллары за убийство Долли [Сборник]
Вокруг головы крови почти не было, но затылок и плечи почти утопали в застывшей кровяной луже. С бесконечными предосторожностями он взял в руки голову и приподнял ее; рана широко раскрылась, подобно ужасным губам, из которых вытекли несколько капель крови. Большой сгусток прилип к волосам и тянулся, следуя движению головы. Он тихо опустил голову. Она сохранила в смерти выражение беспредельного ужаса. Глаза, еще блестящие, пристально куда-то смотрели. Свет электрической лампы зажигал в них два огонька, около которых Онисим Кош различал два маленьких изображения, бывших его изображением. В последний раз зеркало этих глаз, видевших убийц, отражало человеческое лицо. Смерть сделала свое дело, сердце перестало биться, уши — слышать, последний крик замер на этих судорожно искривленных губах… Это остывающее тело никогда более не затрепещет ни от ласки поцелуя, ни под гнетом страдания.
Внезапно между этим мертвецом и им встал другой образ: трио бульвара Ланн. Он ясно увидел маленького человека с голубым свертком, раненого с его полузакрытым глазом, животным выражением лица и женщину с рыжими волосами. Он услышал опять резкий и наглый голос, говоривший: «Это можно смывать, но не вытирать». И вся драма показалась ему страшно ясной. Пока женщина караулила, оба негодяя, взломав замки, поднялись на первый этаж, где, как они знали, находятся ценности. Старик внезапно проснулся и начал кричать; тогда они бросились на него; он, чтобы защититься, схватил бутылку и, ударяя ею наугад, ранил в лоб одного из нападавших. Судя по пролитой крови и перевернутой мебели, борьба длилась еще несколько минут. Наконец несчастный прислонился к своей постели; тогда один из убийц схватил его за ворот рубахи, на которой остались красные следы его пальцев, и повалил на спину, в то время как другой одним ударом перерезал ему горло. Затем начались грабеж, лихорадочные поиски денег, бумаг, ценных вещей, потом бегство…
Онисим Кош повернулся, чтобы резюмировать в своем уме всю картину. На столе стояли три стакана с остатками вина. Совершив злодеяние, убийцы, видно, не сразу скрылись; уверенные в своей безопасности, они еще выпили. Затем вымыли руки и ушли.
Внезапно бешенство овладело репортером. Он сжал кулаки и пробормотал:
— О, гадины! Гадины!
Что ему теперь делать? Идти за помощью? Звать?
К чему? Все было уже кончено, все бесполезно. Он стоял неподвижно, растерянный, весь поглощенный ужасом увиденного. И вдруг он мысленно последовал за убийцами. Они ему представились сидящими в каком-нибудь чулане, делящими добычу и перебирающими окровавленными пальцами украденные вещи. И опять он прошептал:
— Гадины! Гадины!
Им овладело непреодолимое желание отыскать их и увидеть не ликующими и свирепыми, какими они должны были быть за этим столом, рядом с этим трупом, но бледными, разбитыми, дрожащими от страха, на скамье подсудимых, между двумя жандармами. Он вообразил себе их отвратительные лица, когда им будут читать смертный приговор, и их шествие на гильотину при бледном свете раннего утра. Закон, сила, палач показались ему великими, грозными и справедливыми. Потом вдруг, внезапным поворотом мысли, этот закон, эта сила, эта карающая рука представились ему жалкими фантомами, над которыми смеются преступники. Полиция, не способная охранить безопасность жителей, не умеет даже поймать преступников. Хотя она изредка и останавливает кого-нибудь, но это делается наугад, когда случай помогает ей. Но на одного пойманного негодяя сколько безнаказанных преступлений! Хорошая полиция должна располагать не глупыми силачами, но тонкими умами, настоящими артистами, людьми, смотрящими на свою службу скорее как на спорт, чем на ремесло. Если только преступник не сделает какого-нибудь грубого промаха, он уверен в своей безнаказанности. Человек, не оставляющий за собой улик, может совершенно спокойно грабить и убивать. Раз преступление открыто, полиция ищет жертву между окружающими, старается узнать ее жизнь, рассматривает бумаги. Если убийца не имел никакого важного отношения к своей жертве, то после нескольких месяцев поисков и после того, как следователь засадил в тюрьму какого-то несчастного, невиновность которого наконец доказана, дело сдается в архив, а преступники, поощренные удачей, продолжают свою работу, каждый раз все более смелые и неуловимые, так как промахи полиции научили их искусству не давать себя накрыть.
А между тем существует ли более увлекательная охота, чем охота на человека? На основании приметы, неуловимой для других глаз, уметь пережить целую драму до самых мельчайших подробностей. Начать с отпечатка, с обрывка бумажки, с передвинутой вещицы и дойти до главных фактов! По положению трупа угадать жест убийцы; по ране — его профессию, его силу; по часу, когда преступление было совершено, привычки убийцы. Простым анализом фактов воссоздать целую картину, подобно тому как натуралист воссоздает по одной кости скелета всю фигуру какого-нибудь допотопного животного… Какое это торжество! Едва ли изобретатель, день и ночь работающий в своей лаборатории над разрешением какого-нибудь вопроса, испытывает большее удовлетворение!.. Ведь цель, к которой он стремится, неподвижна. Он знает, что истина одна и неизменна, что никакие обстоятельства не имеют на нее влияния, что с каждым шагом он к ней приближается; он знает, что подвигается хотя медленно, но верно; что если путь, который он избрал, правилен, то решение не может в последнюю минуту ускользнуть от него. Для полицейского, наоборот, это сплошная тревога, найденный было след, оказавшийся неверным; цель, казавшаяся только что близкой, внезапно исчезающая, постоянно осложняющаяся загадка, с решением то удаляющимся, то опять приближающимся и опять ускользающим; это победный крик, внезапно застывающий в горле, жизнь ускоренная, сверхъестественная, составленная из надежд, беспокойств и разочарований; это борьба против всего, против всех, требующая одновременно и знания ученого, и хитрости охотника, и хладнокровия полководца, терпения, мужества и того высшего инстинкта, который один создает великих людей и приводит к великим делам. Как бы я хотел, думал Кош, узнать, пережить эти необычайные ощущения; я бы хотел быть среди глупой своры полицейских, которые будут завтра обыскивать это место, ищейкой, бегущей по верному следу. Мне бы хотелось, невзирая на опасность, без чьей-либо помощи, одному приняться за это дело и показать им всем это необыкновенное явление: человек, один, без всяких средств, не имеющий другой поддержки, кроме своей крепкой воли, других сведений, кроме тех, которые он сам сумел собрать, доходящий до истины и без шума, без борьбы объявляющий в один прекрасный день:
«В таком-то часу, в таком-то месте вы найдете убийц. Я говорю, что они будут там не потому, что случай навел меня на их след, но потому, что они не могут быть в другом месте по одной той причине, что обстоятельства, созданные мною, заставили их попасться в сети, расставленные мною и в которых они с каждым днем все более запутываются. Я посвящу этому делу все необходимое время, дни, ночи в продолжение недель и месяцев. Таким образом я узнаю наслаждение быть тем, кто ищет и находит. Что рядом с этим волнения игры, опьянение успехом! Я испытаю все наслаждения, слитые в одном… Все?.. Нет, все, кроме одного: страха… Страха, удесятеряющего силы, убивающего понятие о времени… Но, значит, существует наслаждение высшее, чем преследовать?.. Да! Быть преследуемым».
Какие чувства должен испытывать зверь, за которым гонятся собаки?
Что должен испытывать затравленный зверь, бегущий куда глаза глядят, ударяющий головой о ветки деревьев, разрывающий бока о терновник? Какую повесть ужаса он мог бы рассказать, если б умел мыслить и понимать! Все это должен перечувствовать преступник, знающий, что его открыли, которому чудится, что из-за каждого угла вот-вот появится полиция, для которого дни тянутся без конца, а ночи проходят в страшных снах. Если он крепкий духом человек, то какую он должен испытывать хотя короткую, но сильную радость, когда ему удастся прб-вести своих преследователей, направить их на ложный след и перевести дух, наблюдая, как они ищут, волнуются, то останавливаются, то опять идут дальше, пока их чутье не вернет их на правильный путь!.. Вот это настоящая борьба, борьба человека с человеком, беспощадная война, с ее опасностями и хитростями. Тут сказывается весь инстинкт зверя: эта картина тех ужасных битв, в которых борются все живые существа с тех пор, как свет существует и нужно завоевывать ежедневную добычу. Не эта ли страшная игра составляет первые радости ребенка? Играя в прятки, он, сам того не зная, привыкает к войне из-за засад, этой настоящей партизанской войне, истощающей армии больше, нежели двадцать сражений…
Вопрос сводится к тому: в моей погоне за новыми ощущениями какую роль мне избрать — роль охотника или дичи? Роль полицейского или преступника? Сотни других людей, до меня, делались сыщиками-любителЯми, но никто не пробовал взять на себя роль виновного. Я выбираю ее. Конечно, не имея ничего на совести, я не сумею понять душевных мук убийцы, но я испытаю вполне удовольствие хитрить с полицией. Игрок с пустым карманом, я буду подмечать на лице моего партнера все волнения игры. Ничем не рискуя, я ничего не потеряю, а могу, наоборот, только выиграть. А если благодетельный случай захочет, чтобы меня арестовали, я буду, как журналист, обязан полиции самой сенсационной статьей, когда-либо выходившей из печати и которую можно будет так озаглавить: «Воспоминания и впечатления убийцы». Все двери, пороги которых не переступал до сих пор никто из моих товарищей, откроются передо мной. Я познакомлюсь с тюрьмой, с арестантской каретой и с наручниками. Я смогу описать, не боясь опровержений, каков тюремный режим, как обращаются с заключенными, к каким средствам прибегает судья, чтобы вырвать признание. Одним словом, если это будет необходимо, я произнесу самый сильный и справедливый обвинительный акт против двух грозных сил, которые зовутся полицией и магистратурой! Одной великои идеи достаточно для целой жизни. Если моя идея не сделает меня знаменитым, то я буду не я! Кош, милый друг, с этой минуты ты для всего мира убийца с бульвара Ланн! Пролог кончен. Начинается первый акт. Внимание!»
